Вопреки поговорке, во время восточной кампании долго запрягали именно немцы, рассчитывая впоследствии быстро проехаться не только до Москвы, но и до Ногинска, где должно было сомкнуться кольцо окружения. Такие задачи ставил перед ними план «Тайфун», разработчики которого подумывали также о Ярославле и Рыбинске. Вначале казалось, что фабианская тактика немецкого командования себя оправдывает — после недельного наступления в районе Вязьмы попали в окружение четыре армии.

Ненамного лучше сложилась обстановка на Брянском фронте, где в первый же день враг продвинулся на 60 км, и в окружение попали две армии. Успех немцам обеспечили более чем двойное превосходство в танках (как известно, в приграничных сражениях соотношение сил было обратным), и удачный выбор мест прорыва в стыках советских соединений. Сыграла свою роль неповоротливость советского командования, которое вначале не угадало направления главных ударов, где враг имел 30-кратное превосходство; Резервному фронту даже не был отдан приказ о переходе к обороне. Решение об отводе войск Резервного фронта было принято 6 октября, когда ситуация под Вязьмой стала катастрофической. Немцы широко использовали радиоперехваты и даже радиообманы – таким образом, удалось ввести в заблуждение командира одной из стрелковых дивизий. 7 октября кольцо под Вязьмой замкнулось.

Действия окруженных под Вязьмой и Брянском советских частей сыграли важную роль в спасении столицы. Для ликвидации двух огромных котлов группе «Центр» пришлось привлечь больше половины своих дивизий и затратить на это не меньше двух недель. Однако затем танковая группа Гудериана рванулась к Туле, другая ударная группа, не дожидаясь окончания боев в Вяземском котле, пошла на Тверь. По-видимому, это объяснялось общей задачей «Тайфуна», ориентировавшей на проникновение в город с восточной, совершенно незащищенной стороны, хотя некоторые специалисты связывают это с тем, что, по мнению немецкого штаба, никакими силами на пути к Москве Красная армия уже не располагала.

Полководцы без армии

По сути, так и было – на волоколамском участке недостроенного Можайского оборонительного рубежа, отделявшего врага от столицы, существовало только командование 16-й армии, которую еще предстояло создать. Аналогичная ситуация складывалась в районе Можайска – в 5-й армии имелись налицо командующий и его заместитель, до прибытия с Дальнего Востока 32-й дивизии им обещали прислать на помощь мотоциклетный полк. Сопротивление носило очаговый характер. Например, в районе Юхнова к началу наступления находился отряд из 430 диверсантов, готовившихся к высадке в немецкий тыл. 5 октября они взорвали важный мост и задержали продвижение врага, однако почти все погибли.

На самом рубеже возились спешно собранные в Москве и Подольске курсанты, пытаясь кое-как окопаться – во многих местах оборонительные сооружения состояли из одних колышков, оставленных геодезистами. О состоянии обороны позволяет судить то, что присланные из столицы 110 членов партии считались весомым и успокаивающим подкреплением, тогда как немцам было до Можайска около 100 км хода по шоссе. Примерно 65 километров фронта не прикрывались ни одним солдатом, и были все основания полагать, что в лучах ласкового осеннего солнца оккупанты вскоре доберутся до Кремля (взятые на рубеже пленные показывали, что задача им ставилась так: завтрак в Волоколамске, ужин в Москве). Надо же было такому случиться, что в ночь на 7 октября выпал мокрый снег; подмосковные дороги, по сей день находящиеся в безобразном состоянии, а тогда и летом едва проходимые, под тяжестью военной техники окончательно развезло, и двигаться по ним стало невозможно. Например, 45-я дивизия застряла в грязи так, что в отсутствие противника не могла продвинуться ни на метр.

Впоследствии потерпевшая сторона часто ссылалась на плохую погоду, полагая, что во всем виноват «генерал Грязь», а позднее еще и «генерал Мороз». Как вспоминал генерал Блюментрит, «что такое русская распутица, невозможно рассказать человеку, который сам никогда не сталкивался с ней». Гудериан жаловался на то, что «дороги превратились в сплошное месиво, и наши танки двигались по ним с черепашьей скоростью, причем очень быстро изнашивалась материальная часть». Командующий Бок выражался еще более категорично: «всякий раз, когда я вижу на карте Крым, меня охватывает зависть. Там наши войска уверенно продвигаются вперед, имея твердую землю под ногами и ясное небо над головой; русские бегут или же сдаются в плен. То же самое было бы и здесь, если бы мы не увязли по колено в грязи». Более объективный танкист Гот признавал долю собственной вины генералитета: «Густая сеть хороших дорог на Западе явилась причиной того, что о дорогах Восточного фронта забыли». Чтобы обеспечить снабжение, немцы пытались строить железную дорогу под Вязьмой, и целая пехотная дивизия была брошена на ремонт шоссе.

Естественно, отечественная литература только посмеивается над этими жалобами, указывая на то, что советские войска также базировались не на облаках, тоже страдали от варварских дорог и наперегонки с немцами строили бревенчатые гати, чтобы хоть как-то обеспечить снабжение. В какой-то степени это подтверждается и собственными немецкими признаниями: «следует принять во внимание умение русских использовать дороги, которые мы из-за их состояния не можем использовать». Вообще осень 41 года выдалась более сухой, чем обычно. Но если говорить о неделе 7–14 октября, транспортные затруднения врага оказались весьма кстати, т.к. за это время кое-какие войска все же удалось собрать и кое-как вооружить (например, проверка одной из бригад 20-й армии показала, что винтовками был вооружен лишь каждый второй). Интересно, что первым соединением, поступившим в распоряжение командующего 16-й армией Рокоссовского, оказалась 18-я дивизия народного ополчения Ленинградского района Москвы, пробившаяся из-под Вязьмы. Стойкость защитников города по справедливости можно было бы считать третьим фактором успеха, но об этом немцы распространяться не любили, и только Блюментрит неохотно признал: «С удивлением и разочарованием мы обнаружили в октябре и начале ноября, что разгромленные русские вовсе не перестали существовать как военная сила».

С интернационалом

С середины октября на Можайском рубеже развернулись ожесточенные бои, причем беспримерное мужество проявила не имевшая боевого опыта и сформированная в Средней Азии 316-я дивизия бывшего военкома Киргизской ССР Панфилова (кое-каким современным патриотам следовало бы помнить, что теплолюбивые гастарбайтеры – узбеки, казахи и таджики – храбро защищали Москву). На своем 40-километровом участке эта дивизия, даже вытянувшись в одну линию, могла обеспечить лишь очаговую оборону на наиболее танкоопасных направлениях и, тем не менее, справилась с задачей. Определенную объективность проявил командир немецкого корпуса, докладывавший по начальству: «316 русская дивизия... имеет в своем составе много хорошо обученных солдат, ведет поразительно упорную оборону», правда, он объяснял это использованием «хорошо оборудованных позиций». На Бородинском поле оборонялась 32-я дивизия (пресса сообщала об этом в конспиративной форме – «бойцы командира Полосухина провели успешный бой в районе Б.»). Шесть дней безуспешного топтания немцев в Бородино впоследствии признавались бесценными.

Ночь на 19 октября преподнесла группе «Центр» новый сюрприз в виде проливного дождя. Состояние дорог настолько ухудшилось, что войска перестали получать продовольствие, боеприпасы и особенно горючее. К концу октября враг был вновь остановлен, правда, уже на более близких к городу рубежах, за Волоколамском и под Тулой. Интересно, что в последнем случае погода скорее помогла Гудериану, легкий мороз частично восстановил пропускную способность дорог, но воспользоваться этим не позволили тульские рабочие батальоны. Вообще ожесточенность сопротивления поражает до сих пор – были случаи, когда бутылками с зажигательной смесью орудовали командующие армиями (генерал Лелюшенко участвовал в бою не менее двух раз). На переднем крае погибали командиры дивизий, а командир полка, лично подбивший четыре танка, уже никого не удивлял. Тем временем на всех парах к Москве летели свежие соединения; даже на узловых станциях эшелоны останавливались не больше чем на пять минут. Например, 27 октября в Истре разгрузилась прибывшая с Дальнего Востока 78-я стрелковая дивизия, полностью укомплектованная и тепло одетая.

То, что песенка немцев спета, пока еще было трудно осознать – за октябрь они продвинулись на 250 км, и это вызывало в Москве тревогу, усугублявшуюся некоторыми действиями советского руководства. Если в начале октября в Москве было тихо – например, велись работы по передвижке четырехэтажного дома на углу ул. Горького и Брюсовского переулка, и газеты клеймили нерадивых управдомов, спустя рукава готовившихся к отопительному сезону, то уже через 10 дней трудоспособные москвичи получили очередное приглашение помочь обороне родного города. Началось строительство Московской зоны обороны, внешний пояс которой проходил по линии Нахабино – Домодедово, вторая полоса – по линии Химки – Тропарево – Братеево, а третья – уже через Воробьевы горы и Нижние Котлы (к счастью, этот адский труд оказался ненужным). Зарплату выдали за две недели или даже за месяц вперед, а 16 октября перестали работать предприятия, школы, и даже остановилось метро. К той же дате относится сообщение прессы о якобы имевшем место проникновении вражеских мотоциклистов на Химкинский мост, где они как будто были уничтожены танками, но этот рассказ вызывает сильные сомнения – засылать разведку за сто с лишним километров даже для немцев было бы авантюрой.

Сим объявляется

Скорее всего, такие наглядные свидетельства приближающейся катастрофы в сочетании с массовой эвакуацией предприятий (например, ЗИЛу дали на сборы одну ночь) вызвали некоторые неприглядные явления середины октября. Были случаи нападения на граждан, эвакуирующихся по шоссе Энтузиастов, но, по-видимому, нападавшие не ставили себе цель грабежа, вменявшегося им в вину трибуналом (едва ли отнятое имущество помогло бы им при немцах), а просто находились в состоянии истерики, дань которой отдавали в доступной им форме и более высокопоставленные лица. Тем же самым, вероятно, объяснялся приказ будущего маршала победы о расстреле перед строем исполняющего обязанности командира 133-й дивизии за недостаточную стойкость при обороне Рузы. Срывы случались и у верховного главнокомандующего, как, например, при получении им ошибочных сведений о падении г. Дедовска. В действительности речь шла о небольшой деревне Дедово, расположенной гораздо дальше от Москвы и не представлявшей никакой ценности, но т. Сталин не успокоился и отправил руководить операцией по изгнанию оттуда десятка немцев командующих фронтом и армией.

Некоторое замешательство, отмечавшееся в Москве в середине октября, сменилось закручиванием гаек; постановление ГКО, начинавшееся полузабытым оборотом «сим объявляется», ввело в городе режим осадного положения. Истребительные батальоны (те, которые еще не отправили на оборонительные рубежи) задерживали всех мужчин в возрасте до 46 лет, не имевших отметки в военном билете. «Агентов врага, призывающих к нарушению порядка» (весьма расплывчатая формулировка) разрешалось расстреливать на месте. Неизвестно, к кому применялась эта мера – почти в то же время пресса сообщала, что за «распространение провокационных слухов антисоветского характера» во время трансляции сводки Совинформбюро получил 10 лет гр. Ковалев, казалось бы, типичный «агент врага», однако есть сведения, что за вторую половину октября в Москве было расстреляно семь человек, бессудные расправы случались и в Туле. В настоящее время креативное телевидение рассказывает также о стрельбе патрулей по незамаскированным окнам. Скорее всего, это шутка продюсеров, но вообще потакать нарушителям власти не любили – в конце октября гр-ка Рябова получила за недостаточную маскировку пять лет тюрьмы. 8 ноября пресса сообщала о том, что гр. Щербакову дали 7 лет за нецензурные выражения в трамвае. В конце ноября несколько граждан были приговорены к расстрелу за угон машин – в таком правовом поле нервировать население публичными казнями не было особой необходимости.

В конце октября заметно ожесточился тон публикаций – традиционные тезисы ЦК к 7 ноября украсились призывом «смерть гитлеровским кровавым собакам». Менее грубо, но достаточно непреклонно высказался митрополит Сергий, выразивший мнение о том, что «враг силен, но велик Бог земли русской». По-видимому, под предлогом осадного положения был запрещен возврат эвакуированных лиц с грозным предостережением о том, что продовольственных карточек ослушники не получат. С 31 октября на ЗИЛе, где часть цехов продолжала действовать, был введен режим суточной работы (с тремя часовыми перерывами), после которой полагался суточный отдых, все меньше приходилось отдыхать и на других предприятиях. С конца октября прекратилась торговля спиртным, а коммерческие магазины перешли на торговлю по карточкам.

Любопытно, что, тем не менее, в октябре бывшая библиотека имени Ленина принимала по 300–400 человек в день, но утруждать себя было необязательно – в одном из бомбоубежищ метрополитена работал филиал Исторической библиотеки. 19 ноября в филиале Большого театра состоялся первый концерт артистов этого театра, через несколько дней в Большом театре шла опера «Евгений Онегин», затем – балет «Тщетная предосторожность». Для более легкомысленных граждан играл джаз, а в ноябре в кинотеатрах не было свободных мест. Перерыв в военных действиях т. Сталин использовал очень умело – проведенный украдкой 7 ноября парад на Красной площади произвел громадное впечатление на москвичей и на всю страну, вселив даже не надежду, а уверенность в победе.

Теперь не май месяц, и мы не во Франции

15–16 ноября танковыми ударами со стороны Волоколамска и Тулы возобновилось наступление немцев, выделивших на эти цели 51 дивизию, в т.ч. 13 танковых. Интересно, что в этот раз пресса, очевидно, получила указание поменьше хитрить, и об «усилении натиска» информбюро сообщило на следующий же день. Генерал Грязь к тому времени уступил позиции – 13 ноября температура понизилась до 22 градусов мороза. Жалобы на плохую погоду продолжались, крылатое выражение «теперь не май месяц, и мы не во Франции», по-видимому, восходит к этому периоду (упоминается в мемуарах Гудериана). Однако дело было не в погоде – передышку начала ноября советская сторона неплохо использовала для улучшения обороны по направлениям – волоколамское обороняла 16-я армия, можайское – 5-я, наро-фоминское – 33-я, малоярославецкое – 43-я, серпуховское – 49-я и тульское – 50-я армия. Западный фронт получил несколько дивизий в подкрепление и кое-где создал вторые эшелоны, правда, часть сил была потеряна из-за неподготовленных контрударов, на которых особо настаивала ставка.

Высшее руководство рейха все еще было полно оптимизма – в качестве задач на май 1942 г. упоминались Вологда или Горький, южная граница СССР и Урал. В то же время в немецких источниках сообщалось, что некоторыми полками под Москвой командуют старшие лейтенанты, а Гудериан жаловался на то, что Тула все никак не падет, хотя ей было бы давно пора это сделать. По немецким оценкам, красная артиллерия достигла нулевого уровня, и действительно, несмотря на эпизодические наскоки «катюш», огневая мощь советской дивизии сильно уменьшилась. Хотя немцы признавали проявившееся «в резкой форме превосходство русских танков Т-34» и вызванную их появлением на фронте «танкобоязнь» (немецкий ас Кариус вспоминал, что появление этих моделей ударило по нему «как тонна кирпичей»), они все еще были для действующей армии своеобразным «концепт-каром», редким и почти легендарным. И при всех этих минусах продвижение немцев было крайне затруднено, а 17 ноября на одном из участков фронта, по собственному признанию немцев, даже возникла паника (впервые со времени начала русской кампании). Проницательные командиры расценили это как серьезное предостережение, указывающее на то, что «наша пехота исчерпала свою боеспособность и на крупные усилия уже более неспособна». Еще красноречивее звучит другое высказывание, относящееся к тому же периоду: «Таких сухопутных войск, какими мы располагали к июню 1941 г., мы уже никогда иметь не будем».

Фашисты, измотанные и обмороженные, все еще лезли вперед и в Красной Поляне добрались почти до МКАД (в это же время их якобы опять видели на Химкинском мосту). Но уже 23 ноября их начальство стало исходить из того, что «никому из противников не удастся решающим образом нанести другому поражение», а некоторые генералы заговорили о желательности перемирия. 25 ноября похолодало еще сильней, но на защитников Москвы это не повлияло. Спустя четыре дня генерал Гальдер запишет в своем дневнике: «Уже теперь можно сказать, что самое большее, на что можно рассчитывать, это подойти северным флангом к Москве и занять излучину Оки северо-западнее Тулы с целью использования этого района в качестве района расквартирования войск на зиму».

Это был их праздник

Некоторые современные авторы объясняют неудачу немцев на северо-западе взрывом плотин на водохранилищах, кое-где вызвавшим подтопление (якобы возникшая в результате волна высотой 40 м, по-видимому, является плодом богатого воображения), но почему противнику не удалось взять ни Тулу, ни Серпухов, где гидротехнические сооружения отсутствовали, в таких трудах обычно не сообщается (немецкие источники также не вспоминают о водных преградах). Очевидно, целью этих мер было скорее понижение уровня воды, вследствие чего, например, на Истре лед перестал выдерживать тяжесть грузовиков, но вызванная этим задержка свелась к нескольким часам.

Гораздо ближе к истине версия о массовом героизме защитников Москвы. О подольских курсантах, задержавших первый натиск врага, очевидец вспоминал: «Они шли в атаку так, словно всю предыдущую жизнь ждали именно этого момента. Это был их праздник, их торжество. Они мчались стремительные – не остановишь ничем! – без страха, без оглядки. Пусть их было немного, но это была буря, ураган, способный смести со своего пути все». Хотя подвиг панфиловцев, подбивших 18 танков, в последнее время пытаются представить журналистским преувеличением (якобы весь полк уничтожил 16 ноября «всего» 16 танков), все ревнители исторической истины вынуждены признать, что русские ожесточенно сопротивлялись. Борьба пехоты с танками была обыденным явлением; например, 26 ноября в Ефимоново Истринского района 36 бойцов химзащиты 18-й дивизии народного ополчения уничтожили 20 танков ценой своей жизни. Немало обескуражила немцев контратака 78-й дивизии 17 ноября – сибиряки пошли на врага во весь рост. Вообще мужество, проявленное в те дни, с трудом поддается описанию – вся оборона Москвы представляла собой сплошной подвиг с первого дня до последнего.

Хотя немцы не были высокого мнения о советском командовании, надо отдать ему должное – оно как будто читало мысли противника, правильно определило направления его ударов и спокойно перебрасывало войска в уязвимые места на флангах. Эта тактика была замечена Гальдером, но противопоставить ей наступление на оголенных участках немцы не смогли (попытку удара 1 декабря под Наро-Фоминском они сами признали слабой). Но, как ни странно, особых оснований для беспокойства они не усматривали, считая, что взятие Москвы всего лишь откладывается на весну. Никаких подкреплений на стороне русских они не ожидали, хотя еще 17 ноября поступали сведения о разгрузке сибирских частей в Узловой и Коломне, а на фронте постоянно обнаруживались свежие войска; четыре дивизии прибыли из Забайкалья и Закавказья, кроме того, из Ашхабада перелетели три бомбардировочных авиаполка (с чем, по-видимому, связано замечание немецких источников: «поступают жалобы на концентрацию сил русской авиации в районе Москвы»). Не настораживали их и передовицы газет с броскими заголовками вроде «разгром врага должен начаться под Москвой». Возможно, им казалось, что попытки контрнаступления могут быть только «ожесточенной фронтальной бойней», которая пойдет оккупантам только на пользу, а может быть, от мороза они утратили способность соображать. Известие о прорыве русскими фронта у Твери прошло почти незамеченным.

Может сложиться впечатление, что немцев подвел цейтнот – они постоянно опаздывали на день-два, совершали ошибки под действием не зависевших от них причин. Но, с другой стороны, их опоздание объяснялось не столько неорганизованностью, сколько обороной противника, и плоды своей самоуверенности им пришлось вкусить довольно скоро.

Н. Голиков