Общеизвестная, хотя и пристрастная харак терис тика царской России как «тюрьмы народов» не совсем лишена фактической основы — такая мера воспитательного воздействия как содержание под стражей применялась весьма широко.

Но, как ни странно, власти задумывались о том, как обеспечить исправление заблудших овец, а не плодить новых уголовников, и в отдельных случаях создавали для этого условия, как, например, в Москве конца XIX в.

Лишение свободы не сразу заняло подобающее ему место в палитре наказаний - «Русская правда» говорит о нем довольно уклончиво. Однако в великокняжеский период оно успело зарекомендовать себя в Москве как высокоэффективная воспитательная мера – возле Константиновских ворот в самой стене Кремля были устроены тюрьмы и обширный «застенок». Так называлась всякая постройка, расположенная за стеной какого-либо здания, но именно благодаря кремлевскому дизайну застенками впоследствии стали называть изоляторы временного содержания. Для бояр имелась отдельная VIP-тюрьма за Спасскими воротами – имелось ли в виду создание для этой категории граждан особых удобств, или так они были всегда доступны на случай, когда царю захочется отрубить кому-нибудь голову, история не уточняет.

Твой дом - тюрьма

Кремлевской инфраструктурой московские исправительные учреждения не ограничивались – в 1674 г. тюрьмы существовали на месте нынешнего Исторического музея и в Кривоколенном переулке; на плане конца XVII в. указана тюрьма у Варварских ворот. В Белом городе упоминается также «бражник тюрьма», вероятно, какое-то подобие лечебно-трудового профилактория для пьяниц. На месте острога XVII в. при Екатерине был отстроен Бутырский замок. На Колымажном дворе (в районе Волхонки у музея изобразительных искусств) еще в конце XIX в. функционировала пересыльная тюрьма, которую современники характеризовали как отвратительную («вряд ли в каком-нибудь государстве земного шара существовало нечто подобное»). В здании Хамовнических казарм обосновалось военно-арестантское учреждение. В качестве военной начинала свою биографию процветающая по сей день Лефортовская тюрьма, длительное время обслуживавшая спецнужды КГБ. Некоторые тюрьмы (например, Таганская) почти бесследно исчезли, другие освободили занимаемые ими помещения (например, многочисленные объекты красного террора в московских монастырях – Ивановском, Новоспасском, Спасо-Андрониковом и др.), третьи, наоборот, возвысились из скромной доли участкового изолятора («Матросская тишина»). Благодаря несчастному умению российской власти находиться в постоянном конфликте с интеллигенцией московские тюрьмы хорошо описаны в литературе как один из кругов ада. Не так повезло учреждениям для менее злостных нарушителей, которых власть одно время старалась не смешивать с закоренелыми уголовниками или, по крайней мере, выражала такое похвальное намерение.

Петр Великий, едва не причисленный современной пропагандой к лику святых, в действительности был довольно строгим руководителем, не любил баловать подданных и часто применял к ним меры воздействия собственноручно. Но понятие дифференциации наказаний и порядка их исполнения в зависимости от степени тяжести содеянного было доступно и ему. Он не был настроен мести всех правонарушителей под одну гребенку и,  сознавая воспитательное значение труда, в частности, давал главному магистрату указание учредить дома для содержания в постоянной работе «людей непотребного и невоздержанного жития».

Во исполнение петровских предначертаний в 1845 г. смирительный дом был предусмотрен в качестве наказания (до двух лет) для лиц всех сословий, поставленного между высшими исправительными (ссылка, арестантские роты, рабочий дом) и тюрьмой. В случае неимения смирительных домов для изъятых от телесных наказаний назначалось заключение в тюрьму на те же сроки, для неизъятых – наказание розгами от 40 до 80 ударов. Для неизъятых от порки лиц был предусмотрен и такой вид наказания как рабочий дом, соответствующий ссылке в отдаленные, кроме сибирских, губернии (назначался на срок от 2 месяцев до 2 лет). При невозможности заключить в рабочий дом наказание могло быть заменяемо розгами от 40 до 100 ударов. Арестанты разделялись на разряды – высший привлекался к менее тяжким работам и при освобождении получал треть заработка (в низший зачислялись рецидивисты).

Единство непохожих

Как пишет специалист конца XIX в., все созданное законом разнообразие мест заключения сводилось на практике «к полнейшему однообразию», один и тот же острог являлся, смотря по требованию, и тюрьмою, и рабочим и смирительным домом». Даже в Москве смирительный и рабочий дом объединялись под одной крышей где-то в Лефортовской части, возможно, потому, что разница между этими двумя взысканиями была не слишком велика (впрочем, есть сведения, что в Большом Харитоньевском переулке, 1-й Яузской части с 1833 г. существовал работный дом в выкупленном у князя Юсупова помещении). Кроме того, арестанты жили одной жизнью со всем народом - доходило до того, что, например, в 1866 г. по случаю того, что революционер Каракозов не попал в государя императора, клиенты смирительного и рабочего домов «положили соорудить на общие пожертвования икону св. Александра Невского».

К сожалению, власти не отвечали им взаимностью. До александровских реформ понятие разумного срока содержания под стражей, доступное не всем должностным лицам и в наши дни, напрочь отсутствовало. Но и  в 1862 г. наиболее веской гарантией того, что власти когда-нибудь вспомнят о подследственном, служило составление дважды в год ведомости «по арестантским делам, производящимся более двух лет». На практике, как признает пресса того времени, сидеть в предварительном заключении можно было 10 и 15 лет; не случайно даже лояльная к властям пресса поэтично именовала тюрьмы «притонами долготерпения». Официальный обзор «тюремного вопроса» 1867 г. признавал, что в большинстве губернских тюрем число содержащихся значительно превышает проектную вместимость; «не всем есть место улечься на полу». «При таком скоплении заключенных пол за ночь покрывается сыростью, и духота доходит до того, что происходят драки за право приблизиться к фортке и подышать свежим воздухом». Однако продовольственное снабжение каждого учреждения зависело от местных условий и доброты администрации, и даже отмечались случаи продажи арестантами полученных ими калачей проживающим поблизости беднякам.

В 1863 г. в Бутырской тюрьме находилось 2773 человека, через пересыльный замок прошло 16076 человек. Условия и там были довольно стесненные, поэтому в связи с реорганизацией судебных учреждений местные власти были вынуждены оборудовать для своих пенитенциарных нужд собственный арестный дом, куда помещались лица, содержащиеся по приговорам мировых судей.

В этих целях было отведено перешедшее в городскую собственность здание бывшей ситценабивной фабрики Титова, так называемые Титовские казармы (располагавшиеся в начале нынешнего Ленинского проспекта у Нескучного сада). Когда это произошло, точно не известно – «Титы» как арестный дом упоминаются в конце 1860-х гг.; с другой стороны, осенью 1870 г. контора временной городской больницы «в здании бьвших Титовских казарм» объявляла торги на поставку всевозможного продовольствия; возможно, какое-то время тюрьма и больница мирно сосуществовали под одной крышей. Надо отметить, что городские власти подошли к содержанию арестантов серьезно, и под попечительством почетного мирового судьи Нейгардта «Титы» превратились в благоустроенное учреждение, до которого нынешним изоляторам расти и расти. В описании прессы того времени арестный дом выглядит следующим образом.

Часть арестного дома была отведена под квартиры для 24 семей обслуживающего персонала. Мужское отделение находилось во флигеле (чуть позже открылось женское и детское). Объем его, рассчитанный на 90 арестантов в общих дортуарах, оказался недостаточным, т.к. число арестантов не раз доходило до 100, вследствие чего устроен в нижнем этаже главного корпуса дополнительный отдел, но уже не общим дортуаром, а в виде коридора с 20 отдельными кельями и 4 карцерами. Эта маленькая тюрьма, преимущественно назначаемая для рецидивистов, вполне заслуживает внимания по устройству, удобству и дешевизне. Она может служить действительно образцом для заключений краткосрочных. В начале коридора привинчены к стене складные решетки, которые, раздвигаясь, могут отделять посетителей от арестантов (таким образом сбережены издержки на постройку посетительской). Далее посреди коридора устроено место, где стол и чан с водою заменяют буфет. В углублении большой шкаф заменяет цейхгауз, а большой над ним образ с горящею лампадою заменяет молельню. Коридор широкий, достаточно светлый, весьма удобен для средоточия надзора днем и ночью. Одиночные кельи обращены все дверями к коридору и заслуживают особого описания. Длина их 4 арш. 8 вершков (аршин – 0,71 м, вершок – около 4,5 см. – Н.Г.), ширина 3 и 8, вышина 4 и 4. Карцеры несколько поменьше. В каждой келье находятся следующие вещи, коих приводится и цена, за них уплаченная.

Предо мною икона и запретная зона

Перечень внутрикамерной утвари открывает икона ценой в 10 коп. За ней следовали шкаф, кровать деревянная с железными петлями, крючками и замком (чтобы арестант не мог днем валяться на кровати, откидные кровати с замком представляли предмет главной потребности) за 2 руб. 90 к. Тюфяк стеганый, мочалой набитый с тесемками для привязывания подушки обходился в 90 к., подушка, пером набитая (9 фунтов) в 1 руб. 10 к. (сделано уточнение о том, что вообще предпочитаются принадлежности, набитые соломой, но поскольку они занимают много места при откидывании кровати, «это и побудило допустить некоторую относительную роскошь»). Из других атрибутов красивой жизни упоминаются одеяло из верблюжьего сукна (2 руб.), простыня (48 к.), наволочка на подушку (28 к.) - таким образом, вся кровать обошлась в 7 руб. 70 к., «но так как на белье следует считать тройной комплект, то настоящая ценность ее определяется в 8 руб. 48 к.».

Кроме того, в келье находились: стол крашеный с ящиком (1 р. 45 к.), скамейка (40 к.), умывальник – деревянная крашеная подставка с железным тазом и рукомойником (2 р. 25 к.), вешалка (10 к.). Отдельной статьей бюджета проходил «цинковый параш с кругом и 2 крышками герметически в жолобочек с водой затворяющимися, с трубой, проведенной в вытяжной душник (2 р. 40 к.)».

По оценке корреспондента, «санитарному состоянию способствуют печи Дарсе, требующие, конечно, постоянной топки, но превосходные для чистоты воздуха. Вентиляция всего арестантского дома троякая: печная, оконная и стенная, для которой сквозь капитальные наружные стены пробиты отверстия с вставленными в них большими вентиляторами. Этот тройной способ очищения может почитаться образцовым».

«В келье находятся, наконец» много других полезных вещей:

Фонарь железный, проволокой переплетенный, крашеный с замочком 70 к.

Лампочка фотогеновая (керосиновая) для фонаря 60 к.

Звонок в коридор с ручкой 55 к.

Скамейка под параш 40 к.

Вентилятор оконный 30 к.

Кружка для воды 12 к.

Стенная инструкция для арестанта и опись вещам, находящимся в келье 16 к.

Полотенца 17 к.

Плевательница железная крашеная 30 к.

Как можно видеть, в этой любопытном перечне удовольствий не осталась неучтенной ни одна из разумных потребностей личности. Отметив, что со стороны коридора на двери прибита дощечка, на которой выписаны имя наказанного, его проступок и срок наказания, корреспондент подводил итог: «общая стоимость внутренности каждой кельи обходится в 17 р.72 к., цена далеко не высокая».

Непременно дочиста

Судя по описаниям того времени, жизнь в арестном доме была неплохой, если не считать ранней побудки (в 5 часов утра летом, в 6 зимой). До 7 часов они одевались, подметали комнаты и коридоры (за исключением лиц благородного сословия), выносили «из спален то, что вынести следует», затем «непременно дочиста» умывались и в течение получаса завтракали за счет собственных средств.

В половину восьмого их отправляли в рабочую комнату, где имелись инструменты и даже столярный станок. Если не считать поочередной уборки снега и мытья посуды, обязательные работы уставом не предусматривались (если частные лица заказывали какую-то работу, администрация предлагала ее заключенным за деньги, из которых удерживался ничтожный процент в пользу заведения), поэтому каждый занимался по своему усмотрению, при желании обучался ремеслу у товарищей или просто сидел и читал книги. Единственное ограничение заключалось в запрете обмена мнениями – можно было вести переговоры, относящиеся к трудовому процессу, и то лишь шепотом. Заработанные средства на руки не выдавались, но по требованию владельца надзиратель покупал на них продукты. Если арестант выполнял нужную работу для самой «Титовки», она также оплачивалась, или, по желанию, ему могли зачесть день ареста за два. До обеда заключенным полагалась прогулка (как минимум, полчаса – в хорошую погоду ее продолжительность увеличивалась).

В 12 часов заключенные получали неплохой обед - в скоромные дни щи с говядиной – на каждого выдавалось примерно по 100 г в день, на второе хорошо приготовленная гречневая каша с маслом; хлеба каждый получал почти килограмм в день. Помощник повара из числа арестантов наблюдал за раскладкой продуктов, отпускаемых на обед. После обеда до 21.00 заключенные вновь находились в рабочей комнате с перерывом на пятичасовой чай за свой счет (не имевшим средств выдавалась кружка кваса и ломоть хлеба). После вечерней переклички они отходили ко сну.

Московские власти были настолько озабочены защитой бытовиков от тлетворного влияния преступного мира, что в прессе 1860-х гг. даже вспыхнула полемика – лица, близкие к казенным учреждениям, начали роптать на то, что «арестный дом принимает только арестантов, присылаемых мировым институтом, и то только на срок до 3 месяцев. Приговоренные мировыми на срок от 3 месяцев до года поступают уже в тюрьму казенного ведомства. Последствием того обнаруживается, что тюремный замок, назначаемый для подсудимых, переполнен решенными, присылаемыми от мировых судей». Противная сторона возражала, что «в существующих местах заключения самими законами устраняется смешение нравственностей, а именно виновные в краже, мошенничестве, осужденные даже меньше чем на 3 месяца, препровождаются в тюремный замок, а не в арестантский дом, куда заключаются только те, виновность которых происходит не столько от испорченности нравов, сколько от необузданности нравов, пьянства и т.д.». Попутно Москва давала понять, что вопрос заключается в ассигновании необходимых средств, и содержать лиц, подлежащих заключению в Бутырке, она не обязана.

Другая газета в тот же период утверждала, что арестанты не любят «Титовки» якобы потому, что администрация донимает их чистотой и порядком, и просятся в тюремный замок, где имеют возможность бездельничать и играть в карты. По подсчетам редакции, из 6000 человек, отсидевших в арестном доме до начала 1870 г., повторно стали  его постояльцами только 5%, и то в основном за пьянство (по более серьезным делам – менее 1%). Хотя редакция не уточнила, сколько из них угодило в Бутырку, судя по всему, затраты на содержание «Титов» действительно себя оправдывали.

Воля и неволя – все равно

В неустановленную дату (не позже 1910 г.) городской арестный дом был перемещен в район Шаболовки (угол современных улиц Хавской и Шухова). По-видимому, это было связано с расширением больничного комплекса в Нескучном саду, впоследствии поглощенного 1-й градской больницей, к которой и сейчас относится здание Титовских казарм (сейчас там располагается терапевтический корпус). Нужды Московского уезда обслуживал арестный дом в Проточном переулке, а губернской тюрьмой считалась Таганская.

Имелись изоляторы при съезжих домах городских частей. В печать проникало мало сведений о них, если не случалось побегов – например, в 1868 г. арестант бежал из Мясницкого дома, отогнув «железо, связывающее голландскую печь». Следующий год стал урожайным на побеги – из разных частей бежало несколько арестантов, в том числе опасных; кроме того, своей любовью к свободе всех удивил крестьянин, содержавшийся за двоеженство. Еще один любопытный эпизод случился благодаря вольнодумству одного из частных приставов. В его ведомстве существовал обычай накануне пасхи устраивать всенощное бдение для арестантов, пока однажды пристав не отказал в этом, «рассуждая, что Христос воскрес в полночь, и поэтому было бы ни с чем не сообразно служить всенощную в 6 или 8 часов вечера». Арестанты вышли из положения таким образом - дверь в помещение прикрыли, и прибывший священник служил «вполголоса».

Заботу московских властей об исправлении случайно оступившихся порой делал бессмысленной недостаточный жизненный уровень империи. Поэтому необеспеченные граждане сами стремились в тюрьму – например, весной 1910 г. мировой судья Донского участка рассматривал дело о краже медного шара стоимостью около 1 руб., который был похищен из незапертой уборной, находящейся во дворе. Злоумышленник Дмитрий Подшивалов признал себя виновным и добавил, что сейчас без места и не имеет пропитания. Будучи приговорен к тюремному заключению на 3 месяца, обвиняемый заявил, что обжаловать назначенное ему наказание не намерен. Как известно, при таких обстоятельствах, когда между волей и неволей нет особой разницы, власть имеет свойство меняться, но московские арестные дома ее пережили.

(Продолжение следует)

Н. Голиков