Лицом эпохи империализма в Москве принято считать шикарные доходные дома, которым и сейчас по мере сил и способностей пытаются подражать отечественные девелоперы. Однако мало кто помнит, что при чисто номинальном надзоре со стороны властей коммунальная среда первопрестольной была зоной риска, где рухнувшие дома не воспринимались как невидаль. Стремясь к скорейшему получению прибыли, застройщики мало беспокоились о благополучии жильцов, благодаря чему жилфонд Москвы по праву мог претендовать на звание третьего Рима — как известно, древнеримские многоэтажные дома также были далеко не безопасны для проживания.

(Продолжение. Начало в № 9)

Современные обозреватели, едва ли настроенные очернять царизм (скорее ими руководит желание сказать приятное нынешним застройщикам Москвы), опровергают распространенное представление измученного недоделками новосела о преимуществах старых построек, которым, кажется, нет сносу. По-видимому, не слишком преувеличивают те авторы, которые указывают, что до наших дней дожили «лишь те строения царских времен, которые не рухнули вскоре после завершения строительных работ или еще до их окончания».

Благодаря строительному буму конца XIX – начала XX в. разрушения новых домов стали обыденным явлением. В июле 1909 г. газета «Русское слово» в связи с обвалом 5-этажного дома Бровкина (по другим источникам Бровкиной) на Нижней Красносельской улице роптала: «Рабочие говорят, что катастрофа была вызвана сотрясением от свалившейся железной балки. Но какова же была прочность постройки, если дом мог рухнуть от столь незначительной причины». Не менее экзотического виновника имело и обрушение дома Еремеевых в октябре 1862 г. – из заключения г. архитектора следует, что дом рухнул вследствие «напора земли со стороны соседнего двора.

Контроль за деятельностью строительных подрядчиков не был жестким. Газета «Раннее утро» в 1909 г. указывала, что «как производится владельцем стройка, согласно ли выданным чертежам, – в это городская управа не входит. Эти функции возлагаются всецело на местного околоточного надзирателя. Тот, видя бумажное разрешение, вполне этим удовлетворяется». На окраинах дела обстоят еще хуже, «там почти сплошное нарушение строительного устава».

Газета «Копейка» в марте 1913 г. писала: «Грандиозный 8-этажный квадрат с фасадом на три улицы – на Малую и Нижнюю Кисловки и в Калашный переулок (речь идет о знаменитом «Моссельпроме», достроенном в 1920-х гг. – Прим. авт.) – сооружался с лихорадочной поспешностью. Вчера в 7 часов утра обращенная в Калашный переулок сторона этого каменного великана зашаталась, и через какие-нибудь пять минут на уличной мостовой в облаках пыли лежали горы кирпичей… под которыми могли быть погребены не только люди, но и целые экипажи». В 1912 г. сообщалось, что г. Лобозеву отказано в разрешении на строительство многоэтажного дома на одной из центральных улиц, но бойкий застройщик обошелся и без него. Место и дальнейшая судьба самовольной постройки неизвестны, зато надолго запомнился москвичам обвал почти достроенного трехэтажного здания Московского купеческого общества на углу Кузнецкого моста и Неглинного проезда (октябрь 1888 г.); из-за мелких несоответствий проекту 25 июня 1908 г. рухнул новый дом на углу Малой Грузинской улицы и Камер-Коллежского вала.

Строим вместе
Честных подрядчиков москвичи воспринимали как чудо и отводили им место в мемуарах: «Проживал в доме мелкий подрядчик малярных работ Николай Николаевич Соколов… В горячее время Соколов надевал на себя передник и брал в руки малярную кисть. Был он малограмотный, писал… плохо, но работал хорошо, никогда никого не обманывал, капитала не нажил. Случилось так, что на каком-то подряде он напоролся на жулика. И этот добросовестный человек, прогорев в пух и прах, опять стал простым маляром».
Высокими нравственными принципами не отличались и заказчики. Например, в вышеупомянутом происшествии в Калашном переулке зловещую роль сыграл хозяин владения А. И. Титов, осуществлявший непосредственное руководство стройкой. Подрядчик А. П. Герасимов докладывал хозяину об обнаруженных просадках, но Титов не желал дополнительных расходов. О стиле деловых отношений в российской стройиндустрии позволяет судить эпизод ранней биографии великого адвоката Ф. Плевако. В 1873 г. маэстро защищал известного коммунального туза - инженер-капитана Ромейко от обвинения в мошенничестве. Тот заключил с мещанином Мыслиным договор на ремонт в одном из принадлежащих ему домов для бедноты и попытался не заплатить за него, обманом выманив у подрядчика правоустанавливающий документ.
Ромейко отрицал изъятие документа, но нашлись свидетели, и он был предан суду. Адвокату пришлось изрядно повертеться, чтобы спасти своего клиента от каторги. Присяжные признали Ромейко виновным в уничтожении документа без корыстной цели, и он был приговорен к 5-дневному аресту на гауптвахте. Отсидел или нет, неизвестно, но, по-видимому, на его благосостоянии уголовное прошлое не сказалось. Судя по всему, именно этот Ромейко в 90-х гг. XIX в. приобрел сельцо Бирюлево (на территории нынешнего Чертанова Центрального). К его главному бизнесу – содержанию самых отъявленных трущоб – власти претензий не имели, поскольку и в этой сфере осуществляли контроль только для виду. В конце 1890-х гг. «городские попечительства о бедных» провели ряд проверок жилищных условий беднейшего населения, которые в сухих протоколах характеризуются так «грязь, вонь и теснота не поддаются описанию» и «жутко сделалось, когда пришлось осматривать эту квартиру, в полном смысле пещеру».
Переписью 1902 г. в Москве зарегистрировано 16 140 «коечно-каморочных квартир», «из которых 70% настолько переполнены, что на каждого живущего приходится менее 1,5 куб. сажени воздуха». Полузабытый показатель кубической сажени примерно равен 9,7 кубометров, следовательно, при высоте каморки 2 м на одного проживающего приходилось меньше 5 м площади, что примерно соответствовало норме постановки на жилищный учет под занавес советской власти (5 м). Тесноту коечно-каморочных квартир современные исследователи объясняют их относительной дороговизной - плата домохозяину за 1 куб. саж. помещения доходила до 1 р. 80 коп. в месяц. При этом согласно проведенному в Москве в 1899 г. обследованию 200 благоустроенных квартир для лиц среднего достатка, средняя цена за такие квартиры составила 1 р. 60 коп. за тот же объем.
Однако коечное заселение было не самой низкой точкой падения - имелся в Москве жилой фонд, который благодаря таланту писателя Гиляровского прославился как классический рассадник болезней и преступности. Некоторые его останки и сейчас можно наблюдать в районе Хитровского переулка между Солянкой и Яузским бульваром. Одним из хитровских домов владел вездесущий Ромейко, а журналист догиляровского периода называет еще ряд содержателей клоак - Толоконникова, Беложаева, Белочанова. Жили там не только бандиты и опустившиеся бродяги, но и просто бедняки, и условиям их жизни трудно позавидовать.

На дне
Согласно одному исследованию, в 155 хитровских квартирах проживало 5928 постояльцев. Разумеется, все зависит от того, каковы были хитровские помещения, и, судя по всему, их нельзя считать безупречными. Уже упоминавшийся показатель «кубических саженей» для Хитровки равен 0,38, то есть на одного ночлежника приходилось меньше 2 кв. м пола. При этом надо учесть, что правила пользования общежитиями от 6 августа 1941 г. допускали их заселение из расчета 4 кв. м, но пресса сообщает, что еще в 1958 г. в ближайшем Подмосковье встречались общежития, в которых на одного проживающего приходилось 1-1,5 кв. м. В газете 1868 г. называются трущобы в более благоустроенных кварталах - дом Шипова на Лубянке, Полякова на Бронной, Ржанова на Смоленском рынке, Селиванова на Трубной, Крейтера у церкви Ильи Обыденного (район нынешней «золотой мили» на Остоженке), но Хитровка, видимо, не случайно стала символом разврата и антисанитарии. Современник описывает дома, «сверху донизу разделенные на множество мелких квартир, отдаваемых съемщикам, которые пускают к себе на ночлег народ по три копейки серебром с человека за ночь. Все эти дома битком набиты бедным народом, как огурцы семенами. Достаточно вообразить себе дом Толоконникова, хуже и грязнее которого трудно что-нибудь и придумать. Сырые и грязные подвалы ниже горизонта почти на сажень с мириадами насекомых битком набиты народом, для которого смерть была бы отрадой, - за них съемщики платят арендаторам домов и даже скопляют себе капитал. В некоторых подвалах набивается народу всякого звания человек по 150, имеющих под собой рогожку и то не всегда».
Как и в наши дни, жизнь бедняков могла только дорожать. В пьесе Горького «На дне» (1901) подвальное койко-место обходится одному из героев уже в два рубля ежемесячно. В том же подвале оборудована комната, которую занимает жулик Васька Пепел. На каких условиях он договорился с наймодателем, неизвестно, но в 1907 г. комната в подвальном этаже обходилась в 12 р. 40 коп. за месяц.
В то же время надо признать, что описанная Горьким ночлежка все-таки не самая отъявленная. Хоть и не без внутреннего сопротивления, жильцы соблюдают правила гигиены, по очереди подметают под воздействием увещеваний квартирной хозяйки: «а вот если придут санитары да штраф наложат, я тогда… всех вас вон». В целом, пролетарский писатель, видимо, несильно погрешил против истины (как известно, великий Станиславский, готовясь к постановке пьесы, лично посетил Хитровку, стремясь к наивысшей жизненной правде). Надо отметить, что нарушения общественного порядка пресекались достаточно жестко. Журналисты подтверждают, что при малейшем буйстве постояльцев выбрасывали за дверь в любую непогоду.
Были и положительные примеры, например, в литературе упоминается «образцовый Ермаковский ночлежный дом» (всего в ведении городского управления было шесть ночлежек), который находился на Каланчевской улице и был построен за счет частных инвестиций. Справедливости ради надо признать, что имущие классы тогда не были на сто процентов глухи к страданиям бедноты, и купцы-благотворители, о которых часто трубят по российскому телевидению, действительно до революции встречались и делали честь своему сословию. Имелись дома дешевых квартир, построенные по завещанию купца Солодовникова (ул. Гиляровского), где для одиноких и малоимущих семей были оборудованы и даже обставлены мебелью однокомнатные квартиры площадью от 16 до 21 кв. м с общими кухнями. Стоили такие квартиры 10 рублей в месяц. По словам Солодовникова, «большинство бедноты составляет рабочий класс, живущий честным трудом и имеющий неотъемлемое право на ограждение от несправедливости судьбы» (злые языки утверждают, правда, что в построенные на его деньги дома вселилось довольно много чиновников).
До революции существовало некое братолюбивое общество снабжения недостаточных людей квартирами, первоначально содержавшее за счет пожертвований граждан в трех районах (в Тверской, Серпуховской и Мещанской частях) по помещению с дешевыми квартирами. В 1860-х гг. имелось 117 квартир, из которых 15 сдавались бесплатно, а остальные за сумму не свыше 2,5 руб. в месяц. К началу мировой войны общество действительно располагало примерно 40 объектами. Всего же в городе в начале XX в. числилось около 100 таких домов, но вместить всех нуждающихся они, разумеется, не могли.
Жилищный вопрос обострялся, и в начале прошлого века даже верноподданные круги стали мечтать о государственном участии в его решении. Пресса 1903 г. отмечает, что «квартирантов… эксплоатируют до выжимания крови никем и ничем не стесняемые в своей жадности эгоисты-домовладельцы… Правительство обязано вмешаться в эти отношения для ограждения более слабой стороны». Однако это мнение не вполне разделяло российское правительство, вероятно, единственный участник гражданского оборота, которого жилищные проблемы населения практически не беспокоили, если не считать взимания квартирного налога (с 1894 г.). Стремящаяся к объективности группа современных исследователей под руководством Т. Говоренковой, избравшая в качестве эпиграфа для своего труда известную цитату Экзюпери о том, что невозможно заставить генерала «обернуться морской птицей», признает важнейшим примером государственного строительства жилья в царской России «строительство военных казарм и тюрем». Авторы справедливо указывают, что «улучшение жилищных условий коечно-каморочного населения могло быть достигнуто лишь как следствие постороннего вмешательства», но, как соглашаются они сами, даже содержание ночлежек власть рассматривала не как благотворительное, а как чисто санитарное мероприятие. Как известно, это не осталось для нее без последствий.
 

Н. Голиков
 

(Окончание следует)